“Социальное государство” против “социального общества” или “В третий раз - на те же грабли”
Плутарх в своих знаменитых “Моралиях” [1] приписывает царю Лакедемона и Спарты Агесилаю (V-IV вв. до н.э.) следующее “меткое” наблюдение: жители Азии - это никуда не годные свободные граждане, но превосходные рабы. Кое-кто может в этом усмотреть некую расистскую подоплеку, но нас здесь будет интересовать чисто “технический” антропологический аспект.
В современном контексте это следует понимать так, что представители “восточных” и “южных” народов являют собой нечто весьма низкоактивное, если их совокупность рассматривать в качестве простой суммы отдельных индивидуумов, нечто слишком слабое для полноценного функционирования демократии “западного” образца с ее “индивидуальным” принципом политического участия и учета общественного мнения.
Действительно, следует признать, эти народы сильны отнюдь не индивидуализмом своих членов. Невысокая в среднем индивидуальная активность сочетается у них и с невысоким уровнем индивидуальных требований и запросов. “Восточный” человек в среднем менее требователен и придирчив, более мягок и податлив, готов к лишениям и страданиям. Однако не все так просто. Практика демонстрирует, что сравнительно низкая индивидуальная активность “восточного” человека с лихвой окупается его высокой социальной активностью. В итоге получается, что индивидуальное начало сильно затушевывается, нивелируется интересами ближнего и среднеудаленного социального окружения. Что касается суммарной активности “восточного” человека, то она наверняка ничуть не уступает активности “западного”, но имеет иную структуру, в частности, не дает требуемой западной моделью демократии компактной “пиковой” величины индивидуализма, а плавно распределяется, как бы “размазывается” по социуму. К чему это приводит в глобальном политическом плане?
Сегодня приходится с сожалением констатировать, что в отличие от стран, где демократическая республика утвердилась в качестве эффективного инструмента народовластия, стран с “нордическим” или “западным” менталитетом, в прочих странах с “восточным” или “южным” менталитетом эта модель демократии не работает или работает из рук вон плохо. Свежими примерами безуспешности применения западных политических инструментов на Востоке является ситуация в Ираке, Пакистане и Афганистане. Казалось бы, титаническими усилиями большой коалиции стран здесь созданы идеальные формальные условия для становления полноценных демократий. Однако все усилия не приводят к ожидаемому итогу. Бесполезность ожиданий становится сегодня очевидной уже не только для самих жителей этих стран, но и для трезво мыслящих западных политиков. В воздухе витает идея поиска особого “восточного” пути к демократии.
Вышесказанное имеет непосредственное отношение и к России с ее скорее “восточным”, чем западным типом гражданской мотивации. Не случайно традиционная озабоченность проблемой поиска собственного пути к гражданскому обществу является у нас неугасающей темой интеллектуальных споров.
Придерживаясь принципа - нет ущербных народов, есть ущербные политические системы, - приходим к выводу о необходимости существенной модернизации наличествующей сегодня системы демократического общественного самоуправления, приспособления ее к личностным особенностям и традициям межличностных коммуникаций “восточно-южных” народов.
Основным недостатком “западной” модели демократии, с точки зрения “восточного” менталитета, является слабая вовлеченность общественной составляющей натуры человека в политическую жизнь, в систему политического самоуправления. Человек здесь чувствует себя слишком свободным индивидуумом, слабо связанным винтиком огромной чуждой общественной машины, не испытывает конкретной близкой социальной востребованности и не ощущает за спиной достаточно мощной поддержки со стороны массы близких социумов. Кроме того, он воспринимает груз возникающей в таких условиях личной ответственности как слишком тяжелый, счел бы за благо существенно разделить его с ближайшим социальным окружением.
В итоге несовершенной системы политической организации “человек общественный” оказывается слабо интегрирован в процесс регуляции жизни общества, что неизбежно порождает почву для узурпации рычагов этой регуляции правящими элитами и расцвета бюрократии.
При всем свободолюбии и культе индивидуализма западной демократии определенную социальную ущербность такого рода испытывают и сами жители Запада, что нашло соответствующее отражение в упаднических настроениях, сквозящих в ряде работ известных философов ХХ века, посвященных месту человека в культуре общества. Данное обстоятельство убеждает, что вышеупомянутая модернизация может быть полезна в определенной степени и для традиционных демократий.
Очевидно, любая политическая система опирается на ту или иную модель человека и этой моделью оправдывает свой специфический способ организации общественного самоуправления. Как и в любом другом деле, в построении модели человека есть свои наипростейшие решения. Можно, например, расценивать человека исключительно как самоопределяющегося индивидуума и строить общество “западного” образца в виде несвязанной совокупности независимых членов.
Можно, по примеру известных социалистов-утопистов, напротив, выпячивать общественный характер природы человека, но при этом акцентировать сугубо государственную (национально-государственную) форму социальной общности. Практические реализаторы этих утопий волей или неволей неизбежно сталкиваются с необходимостью прокладывать в таких политических системах жесткую “вертикаль власти” во главе с собой-любимыми и возводить грандиозную социалистическую (национал-социалистическую) государственную бюрократию. Масштабными печальными опытами такого рода, как мы хорошо помним, значимо отметился ХХ век.
Можно также увлечься “почвенническими” или азиатскими проектами политического устройства, в которых главная роль отводится общине ( родоплеменной тейп или соседская “махалля”). Такие проекты тоже эпизодически проходят “обкатку” в разных регионах, но пока об успешном прогрессивном итоге таких экспериментов ничего не слышно, к тому же остается открытым принцип связывания нескольких или множества общин в более крупные территориальные общности, принцип их взаимодействия с властными структурами региона и государства. Печальный опыт колхозов советского периода оставил в душах россиян весьма тяжелый шрам, так что интерес к общинному политическому устройству сможет проснуться у нас нескоро.
На наше счастье, время подобных наипростейших решений, по-видимому, все-таки уже проходит. Сегодня следует искать решения более сложные и адекватные эпохе и непростой природе человека.
Прототип нынешней демократической республики сложился, как известно, еще в Древней Греции и был усовершенствован в Древнем Риме. Уже в то время пришли к выводу, что наиболее эффективной и устойчивой формой государственного устройства следует признать демократическую республику, сочетающую демократизм выборности власти, централизм политической власти избираемого единоличного лидера и справедливость законов, устанавливаемых избираемым парламентом. Эта “смешанная” форма управления сочетала в себе полезные элементы ранее известных демократии, монархии и олигархии. Здесь три активных властных начала, исходящих от народа, президента и парламента, призваны тесно взаимодействовать друг с другом, оказывать друг на друга необходимое политическое давление, добиваясь в итоге гармоничного динамического равновесия. Однако все это неплохо работает в условиях, когда слагающие народ граждане демонстрируют достаточно высокую индивидуальную активность. Именно этот последний фактор является гарантом успеха данной системы самоуправления.
В случае с “восточно-южными” народами рассматриваемая форма государственного устройства приобретает следующий особый вид. Поскольку народы эти демонстрируют отмеченную выше низкую индивидуальную активность, суммирующее его демократическое властное начало оказывается весьма ослабленным. Устойчивость, основанная на динамическом равновесии, в такой политической системе оказывается нарушенной. Это неизбежно провоцирует два другие оказавшиеся практически бесконтрольными начала на борьбу за обладание всей полнотой политической власти. В итоге политическое поле демократической республики существенно деформируется и по своим характеристикам начинает значительно тяготеть либо к монархии, либо к олигархии, в зависимости от взявшей верх ветви власти - президентской или парламентской. Вместо трех полюсов власти фактически остается один. При этом прежние “демократические” процедуры могут продолжать внешне соблюдаться, но все политическое пространство заполоняют формализм и демагогия.
В справедливости данного вывода можно легко убедиться на примере любой современной “незападной” страны. Формально оставаясь демократическими республиками со всеми соответствующими этому внешними атрибутами, политические системы этих стран на деле мало чем отличаются от монархий или олигархий. Нельзя не отметить, например, длительных периодов отсутствия политической динамики, как следствия олигархических деформаций, в жизни таких стран, как Индия, Турция и Япония. У большинства других стран, напротив, сильны монархические черты. Здесь президенты являются фактически единоличными диктаторами. Это ярко наблюдается в латиноамериканских странах и президентских республиках восточного полушария, таких как Замбия, Беларусь, Казахстан, республиках Средней Азии. У нас в России в жесткой схватке конца прошлого века, как известно, победила президентская ветвь, сегодня мы являемся свидетелями такой схватки в Украине. Можно с уверенностью ожидать, что с большей или меньшей кровью там тоже скоро возьмет верх одна из ветвей, что неизбежно приведет к соответствующему свертыванию сегодняшнего “разгула демократии” к одному из двух дефективных вариантов.
В таких условиях напрашивается вполне очевидный вывод о том, что пониженный уровень индивидуальной активности “восточно-южного” человека должен быть каким-то образом скомпенсирован его сравнительно высокой социальной активностью. Именно на этом, по-видимому, и должна строиться модернизированная система политического самоуправления. В связи с этим неизбежно придется решать задачу отыскания научно обоснованного соотношения индивидуальной и социальной составляющих человеческой мотивации.
В поисках данного соотношения считаем полезным обратиться к одному интересному исследованию [2]. Автор достаточно убедительно доказывает, что сфера частного бытия человека в физическом пространстве представляет собой потенциальное силовое поле центрально-симметричного характера, слагаемое, как и все прочие подобные поля, в соответствии с законом “обратных квадратов”.
Это, в частности, означает, что, имея максимум уровня мотивации в точке пространственной локализации самого человека, мотивационное поле “квадратно” ослабевает по мере пространственного удаления от нее. Действительно, каждый может отдать себе отчет в том простом факте, что чем дальше происходит от него событие, тем в меньшей степени оно способно его “задеть за живое”. И происходит это угасание интереса явно по нелинейному закону. Причем касается это наблюдение как пространственного, так и временного, и социального аспектов удаления.
Для нас особый интерес представляет как раз последний аспект, то есть случай с пространством социального окружения. Принципиальная картина здесь может быть проиллюстрирована нижеследующей диаграммой (см. рис.1).
Рис.1 Зависимость уровня мотивации гражданина от величины социальной дистанции.
Здесь кривая 1 иллюстрирует “западный” тип мотивации, кривая 2 - “восточно-южный” тип. В пределах штриховой линии находится собственная мотивация индивидуума, его личные интересы и запросы, личная забота и ответственность. За ее пределами начинается социальная мотивация. Социумы укладываются на линии социальной дистанции по степени убывания уровня мотивации примерно в следующем порядке: семья, родня, соседи, друзья, сослуживцы, единомышленники по клубным интересам, по партийной принадлежности, единоверцы, земляки, соотечественники и пр. Разумеется, вышеприведенная диаграмма идеализирована, приблизительна, так что требуются усилия соответствующих ученых по ее практическо-экспериментальному подтверждению и уточнению. Но она отражает основную закономерность, учет которой сможет помочь в деле решения стоящей перед нами задачи.
Кроме прочего, из приведенной выше диаграммы видно, насколько все выше рассмотренные примитивные варианты политических систем оказываются ущербными в плане охвата существенных “зон” натуры человека.
Системы, опирающиеся лишь на “зону индивидуума”, упускают все “социальные зоны”. Масштаб такого “упущения” особенно остро значим в случае кривой 2, то есть для сообществ людей “восточно-южного” типа.
Системы, опирающиеся на несколько удаленную от центра кривой “зону общины” и полностью нивелирующие остальные зоны, в том числе индивидуальную и семейную, как следует из диаграммы, игнорируют в человеке существенно больше, чем акцентируют, поэтому не могут быть достаточно жизнеспособными в современных условиях конкуренции с иными системами. С другой стороны, самоуправление на уровне общины могло бы явиться неплохим дополнением к общей картине развитого многопланового социального самоуправления.
Системы, избирающие своей опорой исключительно государственную (национально-государственную) общность людей, “ставят”, как следует из диаграммы, на слишком слабую удаленную “зону”, так что не могут существовать без мощного аппарата принуждения. В условиях, когда политическое поле страны ничем, кроме госаппарата, не структурировано, в обществе отсутствует естественное стабилизирующее начало, что создает обстановку неуверенности, опасения переворотов и “сваливания” политической ситуации в хаос, и это заставляет власти в целях обеспечения большей устойчивости еще более ужесточать аппарат контроля и принуждения. В итоге неизбежно складывается уже известное нам по прошлому опыту тоталитарное государство.
Нельзя не отметить, к сожалению, что задача реального практического отображения кривой социальной мотивации человека в настоящее время существенно осложняется последствиями длительного и масштабного отчуждения советского (в том числе российского) человека за долгие годы “коммунистического строительства” от рычагов реального общественного самоуправления на всех уровнях власти. Следствием этого пагубного исторического наследия является продолжающаяся и поныне апатия нашего гражданина в отношении практически ко всем сферам социальной жизни, кроме наиболее близких.
Целым рядом современных социологических исследований [3,4,5] установлено, в частности, что россияне сегодня по уровню социальной мотивации находятся, как ни печально, далеко в конце списка прочих народов. Например, из результатов исследований Фонда “Общественное мнение” следует, что “россияне в минимальной степени (в сравнении с населением других стран мира) ощущают единство со своим городом или селом, с регионом своего проживания и со своей страной или, что то же самое, - в максимальной степени отчуждены от них [3]. Другими словами, возникает обескураживающая картина очень слабого ощущения российским населением своей связи со всеми социотерриториальными общностями. Наверняка то же самое можно сказать и обо всех прочих видах социальных связей нашего гражданина (в том числе профессиональных, партийных и пр.).
В условиях ослабленности социальных связей неизбежно снижается ориентирующее и воспитующее воздействие на личность со стороны общественного окружения. В частности, сегодня в России личности с криминальными и психопатическими задатками практически не испытывают тормозящего и корректирующего воздействия со стороны общества и бесконтрольно культивируют свои нездоровые наклонности. Им противостоят одни только властные структуры при полном отсутствии широкой общественной поддержки. Именно поэтому у нас сейчас весьма низкий уровень правовой культуры и морали, а почти миллион сограждан находится в местах лишения свободы, плюс к этому - немалое количество временно находящихся на свободе потенциальных и реальных рецидивистов. Полстраны активно использует в своей лексике воровской жаргон и самозабвенно умиляется “блатным” шансоном.
Существует опасность, что, будучи не развиваемой, а, напротив, угнетаемой, социальная составляющая натуры нашего человека со временем грозит просто полностью деградировать. И так уже в некоторых регионах ситуация такова, что разруха и помойка начинаются практически сразу за порогом квартир и домов наших соотечественников. В данном контексте не вселяют оптимизма и политические реалии текущего периода российской истории с его явными чертами усиления очередной бюрократии и неизбежного в таких условиях продолжения углубляющегося отчуждения граждан от социального самоуправления. Необузданная бюрократия в своем бесконтрольном стремлении тотально контролировать ситуацию препятствует развитию самоуправления, тормозит рост общественного самосознания практически на всех уровнях, потому представляет собой опасное регрессивное начало.
В последнее время социология отслеживает в развитых странах тенденцию к постепенной трансформации социально-экономической политики в направлении все большего соответствия с моделью “социального государства”[6,7]. У нас в России тоже наблюдаются подобные подвижки, но происходят они исключительно директивно, сверху, под контролем правящей государственной бюрократии. Последняя, надо отдать ей должное, делает многое в рамках модели “социального государства”, старается учитывать интересы разных слоев общества, проявляет заботу о множестве слабозащищенных или ранее “обиженных” социальных прослоек. Однако, как говорится, выше головы не прыгнешь. Сегодня, базируясь на богатом материале исследования современных обществ, социологическая мысль пришла к твердому убеждению об ограниченности возможностей государственной власти в решении громадного количества общественных и частных проблем на социальном микроуровне [8,9]. Госаппарат для решения такого рода задач оказывается слишком громоздким и неэффективным. Не говоря уже о его растущей с увеличением числа и размеров департаментов обременительной дороговизне.
На примере развитых стран Европы видно, что чисто государственные формы социального самоуправления сегодня уже не так актуальны, как век или два назад. Сегодня мощь страны измеряется уже не столько размерами контролируемой территории, численностью подконтрольных народов и потенциалом природных ресурсов, сколько экономической эффективностью хозяйственного механизма и здоровьем социальной политики. Налицо смена глобальных социальных приоритетов. Решительно актуализируется вопрос о потенциале негосударственных самоуправляемых общественных субъектов в сфере социальной ответственности [10]. Назрела парадигмальная смена государственно-центристской модели социума общественно-центристской моделью, децентрализация управления, мультипликация и индивидуализация центров власти в обществе [11]. На это хотелось бы обратить пристальное внимание нашей общественности.
В свете отмеченного представляется важным осознание того факта, что направляемое волей группы энтузиастов развитие по пути одного только голого “социального государства” явно грозит привести Россию в очередной тупик. Следует подчеркнуть, что в развитых странах модель “социального государства” рассматривается теперь лишь в качестве составной части более широкой модели, включающей также модель “социального общества”[12,13,14,15,16], предусматривающую активное развитие самого широкого набора инструментов общественного самоуправления на всех уровнях и направлениях. Что же касается России, отягощенной одним только громоздким и малоэффективным бюрократическим аппаратом, то она рискует в очередной раз проиграть в темпах развития другим странам и оказаться в итоге в арьергарде истории.
Надо отметить, что современная история уже преподносит пример провала проекта построения “социального государства” без “социального общества” в Турции, где народ сегодня требует отказа от долгое время культивировавшейся политики “кемализма”.
Не секрет, что сегодняшний уровень развития политтехнологий и искусства манипулирования общественным сознанием позволяет правящей бюрократии таким образом деформировать политическое поле, задать ему такой “нужный” крен, что в итоге она имеет возможность контролировать политическую ситуацию в стране, почти не прибегая к мерам пресечения и террора. В таких “лабораторных” условиях даже при сохранении всех формальных демократических процедур итоги любых выборов всегда оказываются в пользу правящей бюрократии. Сегодня приходится констатировать, что политическое поле в России заполнено весьма слабым естественным контекстом, поэтому деформировать его довольно легко. Политическое же поле, на котором активно, на защищенных законом основаниях функционировало бы множество здоровых самостоятельных социумов, было бы существенно труднее деформировать. Так что обилие и активность последних можно расценивать в качестве условия и гарантов его здоровья. А пока здоровому политическому полю наши власти предпочитают тщательно “зачищенное”. На таком деформированном и зачищенном политическом поле становится невозможной не только нормальная многопартийность, нет места даже реальной двухпартийной системе. Сегодняшнее тотальное засилье “Единой России” - тому яркое подтверждение.
Недавно президент Медведев высказался в том духе, что, мол, нам не нужны правозащитные организации, поскольку правозащитную деятельность у нас берет на себя государство. Это заявление вполне укладывается в контекст общей установки наших лидеров на построение “социального государства без социального общества”. Мол, сограждане, не беспокойтесь ни о чем, ни о чем вообще не думайте, не проявляйте в принципе никакой социальной активности, безмятежно и ровно стойте в строю, а мы все заботы о стране и о всех вас целиком и полностью берем на себя. Этакие сказочные “двое из ларца, одинаковых с лица”, которые все-все готовы за вас делать!
Однако, если вспомнить, подобные заботливые руководители на Руси уже были. Взять хотя бы заботливого “царя-батюшку” или “политбюро родной коммунистической партии”. Те тоже божились и клялись заботиться о народе. А в итоге почему-то и страна, и народ чаще всего оказывались принесены в жертву очередным высоковельможным амбициям. Как правило, прежде всего преследовались “высокие” государственные цели, формулируемые в кулуарных условиях правящей верхушкой, а чаяния народа удовлетворялись лишь по остаточному принципу. Даже напротив, зачастую из народа выжимались все мыслимые и немыслимые соки ради очередной грандиозной геополитической победы. Где гарантии, что и сегодня все не пойдет по тому же пагубному сценарию?
К сожалению, уже сейчас вполне четко обозначились не вполне здоровые приоритеты нашей очередной бюрократии. В частности, в условиях кризиса она громогласно обязалась прежде всего поддерживать военно-промышленный комплекс. И это вполне объяснимо, поскольку на первом месте у нее - сомнительно-грандиозные геополитические амбиции. Наши лидеры испортили отношения с цивилизованным миром, пугают Европу ракетами “Искандер”, демонстративно дружат с одиозными политическими режимами, жмут руки политическим экстремистам вроде Каддафи и Чавеса. Того и гляди, втянут Россию в какую-нибудь очередную военную авантюру.
Засилие бюрократии и “зачищенность” политического поля страны всецело отдают нашу государственную политику на откуп узкой группы лиц, своего рода “масонской ложи” с непрозрачными целями. И если со временем лидирующие позиции в этой “ложе” (или в придущей ей на смену в результате какого-нибудь переворота другой “ложе”) не дай бог, займут более буйные авантюристы, страну снова ждут весьма тяжелые испытания. Сегодняшний период истории России, по всей видимости, грозит остаться в веках как эпоха “третьей бюрократии”. Россия вместо нормального цивилизованного развития решительно в третий раз наступает на те же государственно-бюрократические грабли и тем самым монументально увековечивает себя в качестве страны, которую “не жалко” использовать в качестве “подопытного кролика”. На сей раз на нас ставят эксперимент в рамках проекта “социальное государство - без социального общества”.
Надо отметить, что данное исследование затеяно вовсе не ради голой критики. Прежде всего, и до руководства страны, и до всех мыслящих граждан должен быть донесен тот становящийся все более очевидным факт, что теоретическая модель, в соответствии с которой сегодня строится гражданское общество в России, уже успела морально устареть. В более развитых странах необходимость замены этой модели уже осознана и идет соответствующий активный процесс преобразования основ социальной политики. Российские же социология и политика оказываются в стороне от этих событий, и это при том, что для России и стран со схожим “восточным” типом гражданской мотивации актуальность такой замены модели многократно важнее, чем для “благополучного” Запада. У нас без этого, как было выяснено выше, вообще невозможно построить нормального демократического гражданского общества.
Выбор ошибочной модели грозит привести страну в очередной политический тупик. Сегодня на фоне некоторого роста экономики (в основном - за счет продажи сырьевых ресурсов) мы имеем опасную стагнацию и даже регресс в сфере социальных отношений. В целом вместо гармоничного развития всех значимых сфер социального организма получается нечто ущербно-однобокое, уродливое. Недоразвитость социальной сферы грозит превратить Россию в страну-олигофрена. Бюрократию это устраивает, поскольку олигофреном легче управлять. Вопрос в том, устраивает ли это нашу прогрессивную общественность.
Кроме того, для всех сегодня должен стать понятен вред монополизма в любой сфере социальной жизни, будь то экономика, политика или культура. Развиваемая сегодня в России оторванная от живого общественного контекста модель “социального государства” зиждется на голой монополии государственной властной структуры в социальной политике. Это автоматически подразумевает отчуждение от управления и самоуправления всех остальных социумов и неизбежно культивирует тотальную социальную апатию. Плюс к этому - узурпированная монополия узкого клана политических энтузиастов ( если не сказать - авантюристов ) на саму государственную власть, замешанная на циничном отчуждении от контроля за ней со стороны всех остальных политических сил. Получается политическая монополия “в квадрате”! В XXI веке даже для стран с ярко выраженным “восточным” менталитетом это уже слишком.
Острое обнажение дефективности ряда текущих политических реалий призвано привлечь внимание нашей общественности к проблеме смены модели, к необходимости постановки глобальной задачи более масштабного гармоничного интегрирования человека в систему общественного самоуправления и саморегулирования на основе сбалансированного комплексного вовлечения всех значимых аспектов его натуры. На наше счастье, обсуждаемая социологами модель “социального общества” оказывается актуальной именно в этом контексте. Важнейшие черты этой модели акцентированы рядом исследователей [13,14,15].
“Социальное общество” включает разнообразный спектр негосударственных форм коллективности, имеющих различную степень институционализации, способных самостоятельно, без участия государства, под свою ответственность, через мобилизацию собственных ресурсов, средств и возможностей, на основе различных организационных параметров осуществлять значимые функции и брать на себя широкие социальные обязательства по отношению к своим членам [13]. При этом коллективные инициативы реализуются в обществе вне сферы деятельности государства на основе самоорганизации, самоинициативы и самоответственности [Там же]. Социальное общество имеет полиструктурированный характер и включает множество элементов, которые представляют собой особые сгустки социальности разнородного плана, образующиеся и функционирующие в различных участках социального пространства вне зоны государственной социальности. Природа элементов социального общества более динамична и более адаптивна к изменяющимся потребностям, чем природа структурных элементов социального государства [14]. Поэтому богатое на многообразие форм своего проявления социальное общество способно не только эффективно компенсировать недостатки социального государства, закрывать зияющие прорехи в его работе, но и успешно разрабатывать зоны собственной компетенции [15].
Социальное общество способно раскрыть перед человеком самый широкий потенциал его добровольного заинтересованного вовлечения в жизнь социумов всех типов, масштабов и уровней посредством активного участия в их специфической деятельности и самоуправлении. К этой картине следовало бы, пожалуй, лишь добавить следующий важный штрих: в идеале масштаб охвата и вовлечения человека политической средой на разных уровнях должен максимально возможно приближаться к параметрам выше приведенной диаграммы, то есть система должна адекватно отражать природные человеческие приоритеты. В этом случае с полным основанием можно будет говорить о гармонии человека с его социальной средой.
Реформированная политическая картина общества должна будет приобрести более “насыщенный” вид: давление со стороны государства и индивидуумов в общем политическом “котле” должно быть дополнено давлением социумов разного масштаба и типа. Очевидно, все включающие человека социумы должны быть адекватно представлены на политическом поле и должны иметь соответствующий уровень влияния при осуществлении того или иного политического выбора или решения.
По мере роста социального статуса энергично развивающихся самоуправляющихся социальных структур и образований вполне естественно будет вставать проблема создания четкой системы разграничения полномочий между ними и госструктурами. Наверняка в этой связи потребуется осуществить несколько этапов социально-политической реформы.
Очевидно, должна будет претерпеть соответствующие изменения и избирательная система. Не секрет, что при необходимости осуществить тот или иной выбор “восточный” тип избирателя испытывает стойкое неосознанное желание спрятаться “за широкую спину” коллектива, общины или иного социума, разделить с ними свою ответственность, переложить на них существенную ее часть. Ответственность, таким образом, идет у человека в ногу с его мотивацией. В связи с этим было бы вполне естественно, если при любом голосовании на местном уровне гражданин получил бы возможность, кроме подачи собственного индивидуального голоса, проголосовать еще и за позицию того или иного функционирующего на этом местном уровне социума, представляемую соответствующей общественной организацией или общественным объединением, или за ее местного лидера, который в таком случае стал бы выполнять роль своеобразного выборщика. То же самое касается выборов регионального уровня: здесь гражданин волен был бы делегировать уже два “социальных” голоса: тому или иному социуму местного уровня плюс социуму регионального уровня. На любых же выборах федерального уровня у гражданина тогда должен быть потенциал уже трех “социальных” голосов, к прочим добавляется выбор делегируемого социума или организации федерального уровня. В этом случае смешанной избирательной системы фактически будет действовать принцип: один человек = 4 голоса (один индивидуальный + три социальных). Неоспоримым преимуществом такой системы следует признать то обстоятельство, что в итоге выборов сможет проясниться реальная широкая картина не только индивидуальных, но и всех социальных предпочтений.
Итак, предложенный вариант избирательной системы, по нашему мнению, в наибольшей степени отвечает “социальному” принципу: в общей полифонии общественного мнения индивидуальные голоса должны быть лишь составной частью, а не исчерпывать ее, как сейчас. Кроме индивидуального мнения должно быть представлено социальное во всем спектре общественной жизни. Кроме прочего, внедрение такой системы таит потенциал существенного повышения статуса различных общественных организаций и объединений. Всегда присутствующие в любом коллективе или общине граждане с повышенной личной активностью, если предоставить им такую возможность, смогут увлекать своим энтузиазмом остальных, пробуждать социумы к активной жизни и наполнять работу организаций и объединений реальным актуальным контекстом. В итоге неизбежно повысится общий градус социальной активности населения, что в качестве косвенной цели будет способствовать повышению уровня политической активности всего демократического начала власти. А это позволит начать процесс выправления акцентированной выше “восточной” деформации республиканской системы. И со временем можно будет с полным основанием возразить нашему вышеупомянутому античному оппоненту: жители Азии (а также Африки, Латинской Америки и пр.) - это превосходные социальные граждане.
Подытожим. В свете всего вышесказанного и в связи с извечным российским вопросом “Что делать?” напрашивается следующее вполне очевидное соображение. В кооперации с интеллектуальными элитами ряда других стран, находящихся в сходной ситуации, нашим трезвомыслящим политикам и мыслителям предстоит серьезная работа по созданию в общественном мнении здоровой убежденности в необходимости соответствующей коррекции глобальных социально-политических установок.
Автор - Анатолий Климов - представляет себя как самобытного свободного философа.
Литература
1. Плутарх. Моралии. М. - Харьков, 1999, с. 68
2. Калмыков Р. По обе стороны человеческого опыта // ФИЛОСОФИЯ.RU, Библиотека философии и религии http://filosofia.ru/76473/
3. Магун В., Магун А. Ощущение связи со страной и гордость за ее достижения.// Полит_Ру / Аналитика, 26 марта 2009. http://www.polit.ru/science/2009/03/26/honor.html
Будет опубликована в журнале “Общественные науки и современность”, в двух номерах за 2009 год - в № 2 и № 3.
4. Магун В., Руднев М. Жизненные ценности российского населения: сходства и отличия в сравнении с другими европейскими странами // Вестник общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии. - 2008. - № 1.
5. Патриотизм: критерии и проявления // Доминанты, № 28, 12 декабря 2006. Фонд “Общественное мнение” - http://bd.fom.ru/report/map/dominant/dominan2006/dom0648/dd064825
6. Гончаров П.К. Социальное государство: сущность, мировой опыт,российская модель // Социально-гуманитарные знания. 2000. № 2.
7. Торлопов В.А. Социальное государство: сущность и генезис // Человек и труд. 1998. № 5.
8. Хилл Х. Стратегия успеха государственного управления // Государственная служба. Проблемы реформирования. Зарубежный опыт. Вып. 8. М., 1995
9. Meyer J. Globalization: sources and effects on national states and societies //Intern. Sociology. L., 2000. Vol. 15, № 2
10. Штрассер Й. Будущее социального государства//Социальное государство в Западной Европе: Проблемы и перспективы. Проблемно-тематический сборник. М. 1990.
11. Pierre J. State Models and Economic Development: Controversies, Convergences and Consequences. A Paper for the IPSA Congress, Seoul, 1997.
12. Константинова Л.В. Социальная политика: штрихи к социологической концепции // ИС РАН / Социологические исследования. СоцИс 2005 №2. http://www.isras.ru/files/File/Socis/2005-2/konstantinova.pdf
13. Шанин Т. Социальная работа как культурный феномен современности: новая профессия и академическая дисциплина в контексте социальной теории и политической практики наших дней // Взаимосвязь социальной работы и социальной политики / Под ред. Ш.Рамон. М.: Аспект Пресс. 1997.
14. Пшеницина О.В. Общественные организации как су
